Обратитесь к разным источникам, и вы получите совершенно разные точки зрения по поводу Финеаса Т. Барнума, чьи 80 лет жизни (целиком внутри 19-го века) вместили в себя принадлежность к обеим партиям, расизм и аболиционизм, саморекламу и филантропию, работу с «уродцами», в которой объединились покровительство и эксплуатация. Кем он долгое время был и оставался наверняка, так это карьеристом, чистым творением американского капитализма, не только не стеснявшимся, но активно готовым приврать, преувеличить и сжульничать до тех пор, пока это так или иначе было для него выгодно.
В этом смысле совершенно уместно, что «Величайший шоумен» прибирает к рукам имя, личность и жизнь Барнума, чтобы выбросить большую часть на помойку, а из остатка сплести потакающую уже сегодняшней празднично настроенной публике историю, главный герой которой каждым своим вздохом продвигает прогрессивные ценности и выступает спасителем и отцом униженных и оскорблённых.
Это было бы большей проблемой, если бы фильм изначально претендовал на соответствие истории, но вместо этого он большую часть времени бежит в противоположном направлении. Это сказочный мюзикл с чуть ли не буквально картонным Нью-Йорком, на который красиво падает очевидно искусственный снег; это мир, в котором персонажам вредно для здоровья иметь больше одной определяющей черты, и даже если ты в трёх последовательных сценах теряешь работу, жену и дом, достаточно просто пойти в бар, а там твои друзья выстроятся позади тебя в ряд, и все проблемы снова решатся посредством мотивирующей песни и танца. Изгои, которых ты к себе взял, всегда рядом с тобой, а кто не рядом, тот либо яро аплодирует с мест, либо пышет ненавистью, либо неулыбчивый бородатый критик, которому следует со скрипом признать, что он неправ.
«Разве их улыбки — это подделка?», спрашивает «Шоумен» устами шоумена всех теоретически забредших в зал скептиков, но, даже если не спорить с этим железным аргументом, фильм откровенно спотыкается в те немногие моменты, когда не фокусируется на этих улыбках. Заметнее всего здесь — невразумительное обращение с Дженни Линд, которая в своей экранной версии, в отличие от главного героя, бессмысленно изменена в худшую сторону; в реальности преданная своему делу благотворительница, в исполнении бесконечно промахивающейся мимо стоящих её ролей Ребекки Фергюсон — она изначально предстаёт на экране исключительно чтобы впоследствии без лишних раздумий опозорить и обанкротить нашего человека Барнума за отказ с ней переспать, а затем покинуть сюжет, не оказав на него никакого влияния, кроме самого поверхностного.
Менее явно, но более постоянно в кадре присутствует вечная проблема всех историй про покровителей и тех, кому они покровительствуют — пусть фильм без отдыха проповедует равенство и принятие, и бородатой женщине с мощным голосом (театральная звезда Кеала Сеттл) будет выделено время на то, чтобы самоутвердиться вместе с товарищами в их собственном номере, в конечном счёте красивым и благородным белым людям неизбежно уделяется на порядок больше внимания, чем всем, кто под это описание не подходит. Даже самые заметные из последних редко предстают в кадре как субъекты, большинство же из них не получают даже собственных реплик, и с того момента, как в их жизнь входит Барнум, её больше никто иной не определяет.
И, несмотря на всё это, как минимум в самом кинозале сопротивление большей частью бесполезно. Отчасти дело в Джекмане, для которого более идеальный типаж и не придумать, отчасти — в неподдельной горячности фильма, который действительно имеет убеждения и решительно отказывается за что-либо извиняться.
Но самое важное, пожалуй — чистая техническая дерзость, при которой каждый музыкально-танцевальный номер выражает дух фильма и отношения между персонажами с помощью точно отработанных движений тел, реквизита и камеры. Понадобилось привлечь на помощь новичку-режиссёру Джеймса Мангольда и включить в финальные титры имена шести (!) монтажёров, но всякий раз, когда людей в кадре тянет удариться в песню, фильм становится предельно завораживающим зрелищем, активно отвлекая внимание от отсутствия в нём связной истории. На первом месте — движение, движение, движение через время и пространство, динамичное, но не настолько торопливое, чтобы ничего нельзя было разглядеть. Разглядеть можно достаточно, чтобы появилась та самая улыбка, а раз так, то эта миссия выполнена.
В этой истории с предельной регулярностью встречаются моменты, указывающие на то, чем она могла бы быть при менее кондовом и искусственном подходе — а именно, печальной и красивой повестью о вечно поющих и не всегда слышащих друг друга ангелах Парижа, пытающихся выстроить свою жизнь под гнётом неумолимого времени. На экране вместо этого предстаёт монотонная и беспомощная мелодрама, включённая на полную громкость, но вызывающая от этого только меньше эмоционального ответа.
Отзывы: [3]
