Если впасть в непростительные обобщения, то фильмы, затрагивающие военную тематику можно разделить на два типа. Первый — о войне как о войне. Тут зритель должен сам выстроить контраст между своей жизнью и той, что показана на экране. Это получается у него в меру восприимчивости или личной вовлеченности в тему. Второй тип — фильмы, изначально акцентированные не просто на картинах войны, а на том самом контрасте двух миров — военного и мирного. Тут уж зрителю не отвертеться, не абстрагироваться — придётся сопереживать куда острее, чем, может быть, позволило бы ему собственное воображение в первом случае. Фильмов первого типа — подавляющее большинство. Вторые — скорее некое новшество. Среди снятых за последнее время, ярким примером можно назвать «Праздник» Гарика Сукачева, где передано первое шокирующее, разрушительное прикосновение страшного дыхания войны к спокойному счастью мирной жизни: войны еще нет, её не видно, но и мира уже не стало, бесповоротно и мгновенно.
В новом фильме Валерия Тодоровского в кадре и вовсе — ни выстрелов, ни смертей, ни разрушения. Есть только отголоски. Которые еще страшнее, потому что ни забыть, ни спрятаться от них нельзя, потому что с ними нужно не воевать — с ними приходится жить. Война у Тодоровского продолжает существовать в приходящих оттуда людях. Её не видно, но из своей мясорубки живыми она исторгает людей с навсегда искорёженной психикой, с необратимо чуждым для не бывавших там внутренним миром.
Таким возвращается с войны неожиданно нашедшийся сын Павлик, грех молодости благополучного физика-теоретика в исполнении Леонида Ярмольника, живущего с женой (Еленой Яковлевой) и двумя детьми в устоявшемся, давно выстроенном мире, уютном и спокойном. Павлик приносит с собой дикие для мирной жизни кошмары, подозрительность, привычку маскироваться, уверенность, что вокруг прячутся «духи». Павлик желает единственного — защитить от «духов» свою семью, позволить им не бояться. Только они не понимают, кого и почему нужно бояться. Всё больше и больше они опасаются самого Павлика, не в силах предположить, что он может натворить. Рушится привычный жизненный уклад, начинается сумасшествие.
Тема сумасшествия в фильме сильна сама по себе. Этот жуткий, насквозь пробирающий взгляд единственного Павликового глаза. Эта потрясающая сцена в психушке, когда два человека с искалеченной психикой легко понимают друг о друге то, чего не в состоянии распознать «нормальные». Эти ошалевшие глаза Ярмольника, уличенного собственным юродивым сыном в том, что он не просто поддался безумству на какое-то время, но и зашёл в этом дальше самого Павлика.
Ещё одна закономерная линия сюжета — милосердие, вечный вопрос о том, на какие жертвы люди готовы идти из сострадания к ближнему. Жизнь иногда ставит перед человеком совершенно безжалостный выбор: по какому бы пути он ни пошёл — для кого-то это будет жестоко. Вырванный из тихого и правильного мира своих научных изысканий герой Ярмольника вынужден решать проблемы, о которых вчера ещё не мог и помыслить.
Но та же жизнь порой делает этот выбор за тебя, не оставляя шанса ничего изменить. Страх быстро побеждает милосердие, когда он превращается в страх за собственных детей. Режиссёр поворачивает тему так, что становится ясно — сосуществование двух чуждых друг другу миров невозможно, рано или поздно какой-то из них должен исчезнуть. Отчаяние, срывы, тупик, безвыходность ситуации приводят сюжет к закономерной развязке.
В картине Тодоровского есть эпизод, где сам режиссёр одной фразой формулирует сюжет своего фильма. Герои смотрят классического Франкенштейна, имеющего явное внешнее сходство с Павликом, и комментируют: «Он чудовище, но добрый, а его никто не любит». Вот и Павлик как современный Франкенштейн не вписался в этот мир, не нашлось ему в нём места. Трагедия в том, что никакую мораль из этого фильма почерпнуть невозможно, кроме следующей: виновата тут только война. Трагедия в том, что исправить ничего нельзя, можно только предотвратить. Там, где ещё есть шанс.
Валерий Тодоровский как истинный профессионал сумел снять по-настоящему трагичный фильм без надрыва, без дешёвого манипулирования зрительскими чувствами, не пытаясь, как иные режиссёры, непосредственно давить на жалость и сентиментальность. Глубокое раскрытие темы для Тодоровского оказалось гораздо важнее кратковременного вышибания слезы. Кино получилось серьёзное, символичное и как это ни парадоксально — очень жизненное, поскольку тема по большому счёту касается не столько войны. Война — это просто самый актуальный, самый масштабный и самый драматичный пример из возможных.
Рената Литвинова работает с видеорядом неожиданно смело для собственной, хоть и слегка сумасшедшей, но всё же действительно неизменно гламурной репутации. И все эти обшарпанные помещения, образы потустороннего мира, снулая рыба на каменном подоконнике, чучело полуразложившейся сбитой машиной болонки в стенном шкафу, торчащий из груди нож, бьющееся в ладони живое сердце — всё это явный декаданс, очень стильный, переходящий где-то в откровенный трэш
Ищешь в картинке психологизм? Но его там нет. Драму? Не у Шьямалана. Вот, вот сейчас начнётся экшн! Но колючая тварюшка с красным покрывалом снова и снова пробегает мимо слепой беспомощной девушки, заблудившейся в пустом мокром пространстве. Крики из леса тут ненастоящие, тварюшка тут ненастоящая, страх ненастоящий, лес ненастоящий, даже пафос про убитых при разных отвратительных обстоятельствах родственников — ненастоящий. Как те речи, что читает по бумажке перед старейшинами главный герой
Босоногое детство тридцатых годов, скрипка как ключ к покорению Москвы, «чуждое происхождение» как шлагбаум на этом пути, красные полотнища и белые дворцы, чёрные воронки с надписью «хлеб», холокост и победа над фашизмом, бегство от любви и бегство за любовью, санитарный поезд и трамвайчик «Аннушка». Это всё — фильм «Папа», его нельзя не любить, потому что иначе это было бы предательством по отношению ко всему светлому, о чём писал Галич
То, что мы называем ретрофантастикой, есть квинтэссенция лёгких страхов посреди безоблачно светлого будущего, отдельных недостатков в виде безумных учёных на фоне учёных вполне себе разумных. Слова «постмодернизм» ещё не изобрели, романтическими профессиями были журналист, лётчик и учёный. Вся эта стилистически отточенная неполнота мироздания и легла в основу волшебного ретрофантастического кино по имени «Небесный капитан и мир будущего»
Герой Тома Хэнкса потерянно бродит и целенаправленно мчится, не знает, что делать, и достигает своего. Он умильно мычит, широко улыбается, плачет, ломано говорит, любит и не очень. Виктор Наворский проделывает перед нами пируэты на мокром полу, сооружает бахчисарайские фонтаны и рассказывает, что «жерэбэц, это как лошадь». У него даже есть, как у того инопланетянина, свой маленький огонёк — железная банка со старыми карточками, в которых — джаз
Зрители не увидят ни вторых «Челюстей», ни альтернативной Догмы, ни репортажного ужастика в стиле «Ведьмы из Блэр». На вас будут смотреть два персонажа, смотреть распахнутыми полными ужасами глазами, пугающе в упор, без зазора. Но увы, остаётся впечатление даже не зарисовки телефизионного канала «Дискавери» о морских хищницах, а именно что хоум-видео под аккомпонимент акульих плавников, любительщина, неважно с каким бюджетом. Потому что кроме финала в фильме нет ничего.
Сезон в разгаре, припозднившиеся отпускники уже вернулись с югов, но осенние школьные каникулы ещё далеко, а декабрьское кинонашествие ещё дальше, так что октябрь привычно остаётся месяцем, не слишком богатым на громкие премьеры, но прокат не может стоять на месте, и его отлаженная машина продолжает радовать любителя всеми и всяческими жанрами: тут вам и фантастика всех мастей, и комедии, и мелодрамы с мультфильмами для детей и не очень.
Ричард Б. Риддик, эсквайр, просился на просторы вселенной имени себя. Зритель должен был узнать, отчего его ищут все охотники за головами в галактике, откуда он такой, почему он такой, что случилось дальше с лысой девушкой по имени Джек, с Имамом и самим Риддиком. В этой вселенной должны были пылать планеты, летать космические армады и твориться поистине ужасное зло. Масштабы личности самого маньяка требовали жанра космической оперы. И они его получили
Зрелище под названием «Фаренгейт 9/11» далеко от определения журналистского расследования. Оно очень эмоционально, пронизано тонким юмором, острой сатирой, полно иронии, в нужных местах почти театрально, а уж исконный драматизм дыхания реальной, не придуманной жизни, взятый на вооружение Муром-документалистом, идёт в дело по полной программе. В начале фильма, в момент падениея башен-близнецов только звуков метронома не хватает, чтобы зритель начал в ужасе хвататься за подлокотники кресла
