Кино о Довлатове в исполнении Германа-младшего выглядит во многом как отечественная версия «Внутри Льюина Дэвиса»: одна зимняя неделя как время действия, специфическая культурно-богемная среда полувековой давности как место, в центре всего — портрет художника в бродяжничестве и бесславии, собранный главным образом из его взаимодействий со средой. Основополагающее отличие «Довлатова», понятно — в том, что здесь перед нами реальный человек, и о том, что к нему слава однажды придёт, прекрасно знают и зритель, и сам фильм, и даже некоторые его эпизодические персонажи.
Это знание проникает в саму основу фильма, которого иначе бы просто не существовало, и отчасти, пожалуй, именно оно приводит к другим расхождениям с коэновским героем: экранный Довлатов большую часть времени ведёт себя как зайка, и переносимые им испытания никогда не кажутся всерьёз угрожающими. Что более важно, режиссёру это знание даёт возможность уменьшать значимость своего героя и тем самым лишь сильнее напоминать о ней зрителю. Он снимает фильм о будущем великом писателе, который не пишет перед камерой ни строчки и регулярно растворяется в толпе статистов, впрочем, уже являясь при этом вполне сформировавшимся Довлатовым; но главная за все два часа реплика — «Знаешь, какое нужно иметь мужество, чтобы быть никем и быть собой?» — имеет свой вес именно потому, что произносящий её не пробыл никем всю жизнь.
Отдельно это трагикомедия с налётом абсурда о конфликте человека и его обстановки, с которой он, как художник, совершенно несовместим; комедия, впрочем, не злая и не конфронтационная, на что намекает уже наличие госорганизаций и Эрнста в титрах. У Довлатова есть рукописи, но вся его деятельность как писателя в кадре сводится к выслушиванию отказов их опубликовать; «Литература не бывает положительной или отрицательной, она есть, либо её нет», приводит он в какой-то момент аргумент, понятный современному читателю и зрителю, но являющаяся его адресатом редактор до того обработана идеологией, что они с таким же успехом могли бы находиться на разных планетах.
«Власть делает вид, что нас нет», звучит одно из закадровых наблюдений главного героя, которое также можно положить на сегодняшний день — а что делать, когда власть такова, и конца ей не видно? Собираться на квартирах в обществе своих и, конкретно в случае Довлатова, едва ли не патологически надо всем иронизировать, за что его то и дело открыто упрекают. Фильм не прочь иронизировать вместе с ним, уже в одной из первых сцен сталкивая его с персонажами-актёрами, изображающими Толстого, Достоевского, Пушкина, и выставляющими себя на смех; эти и другие шутки лишены особой тонкости, но, по крайней мере, они вытаскивают Германа-младшего из чудовищно заунывного настроя «Под электрическими облаками», что уже стоит многого.
Елена Окопная, исполнитель двойных обязанностей декоратора и костюмера, получила в Берлине приз за художественное достижение, и более чем справедливо — погружение в эпоху абсолютное и не вызывающее вопросов, поддерживаемое камерой, склонной подолгу, активно и без монтажных склеек исследовать переполненные людьми интерьеры. С этой точки зрения фильм смотрится отлично, но чем дальше, тем более очевидной становится его фундаментальная текучесть, нежелание что-либо приоритезировать. Персонажи одинаково монотонно болтают о мелочах и сбрасывают друг на друга бомбы вроде «Мир охвачен безумием, безумие стало нормой», и фильм похож на них; здесь даже два суицида проходят и уходят, как и всё до и после. Переставляй сцены местами, общий эффект вряд ли сильно изменится.
Один монтажный переход имеет очевидный вес: Довлатов, только что находившийся в компании Бродского и поминавший Евтушенко, попадает во двор, где их неизданное творчество свалено в макулатуру. Уже вскоре после этого фильм окончательно перестаёт говорить о них что-то для себя новое, но это его, естественно, не останавливает, и они (точнее, только Довлатов и Бродский) продолжают бродить по кадру, предрекая свою раннюю смерть, так и не становясь в полной мере людьми из плоти и крови, чтобы в итоге раствориться вместе со всеми прочими персонажами, конфликтами и самой эпохой в морозной ленинградской дымке. Их лучшие годы были впереди; сложно избавиться от ощущения, что и более богатое кино о них — там же.
