1917

Рецензия: Успеть до приказа

Когда Сэм Мендес, отмучавшись со «Спектром», внезапно заболел синдромом Нолана, а именно, сняв свой главный, судя по всему, в карьере блокбастер, решил удариться в съёмки какой-нибудь напыщенной нетленки, чтобы на века, все подумали, что «1917» станет его «Дюнкерком» (во всех смыслах, например в смысле «одной из самых провальных военных кампаний в истории»). Но уже первые несколько минут, когда зритель понимает, что скрытый монтаж, он же «непрерывная камера» никуда теперь не денется, и нам суждено наблюдать с разных ракурсов за главным героем и его фронтовым напарником до самого финала, насмотренному зрителю приходит куда более верная аналогия с десятикратным номинантом на «Оскар» этого года.

А именно, по уровню антивоенного пафоса в беззвучном, но откровенно назидательном нарративе Мендеса он явно вторит более известному киногуманисту Альфонсо Куарону и его постапокалу «Дитя человеческое». Как и там, новинка представляет собой классическое роуд-муви, во время которого главный герой полностью перерождается. Как и там, его окружает пугающий своей бессмысленной жестокостью и полностью сошедший с ума мир. Как и там, главной целью героя служит доставка спасительной вести. Ну и наконец, там тоже в финале есть знаменитая снятая одним кадром сцена, за одним существенным отличием — она действительно снята одним кадром, а не смонтирована незаметными глазу переходами на поворотах камеры, затемнениях или с использованием хромакея.

И эта поддельная идея про непрерывный кадр (в отличие от например того же снятого «Бёрдмэна» Иньярриту) играет с Мендесом злую шутку уже в самом начале фильма, не отпуская до самого конца. Потому что эта идея так и остаётся идеей безо всякого особого смысла, которая лишь сбивает режиссёра с мысли, а зрителя с толку. Она помещает масштабную историю в замкнутое пространство вокруг камеры, которая навсегда застывает на лице главного героя, которому нечего исполнять, кроме формальных реакций на очередной аттракцион. Даже там, где Нолан (ну, или, если хотите, Спилберг в «Боевом коне») начинает велеречиво философствовать, Мендесу только и хватает сил, что рассказывать про проросшие косточки около срубленных в цвету деревьев (ну очень натянутая аналогия) или показывать ничью девочку (опять же см. «Дитя человеческое»), которую якобы теперь спасёт фляга молока, которая прокиснет спустя пару часов.

В этом, в отличие от вовсю мыслительного и порезанного в лоскуты «Дюнкерка», предельно конкретном фильме (привет кажущемуся отсутствию монтажа) аллюзии не работают, отсылки выглядят пошло, а передача личных вещей мертвеца, оставшегося между прочим совсем неподалёку и в тылу, вообще непонятна всем, кроме нас, чьи деды зачастую лежат даже не в безымянных могилах, а вовсе в чистом поле. То есть Мендес честно пересказал фронтовую историю своего прадеда и снял самую крутую пробежку в своей карьере (тут вам не «бондиана»), но мысль, которую он так долго до нас доносил, оказалась донельзя пошлой. «Но будет новый приказ наступать с рассветом», — говорит эпизодический Камбербэтч, который ну только что сам бросал солдат в то самое наступление. Где логика? А её здесь и не искали. Главное, чтобы кто-нибудь красиво спел в утреннем лесу.