Брачная история

Рецензия: Дети развода

До недавних пор специализацией Ноя Баумбаха являлись беспощадные (траги)комедии, приходившие к точным наблюдениям о человеческом поведении через, обычно, сведение экранных жизней к законченным сценкам-зарисовкам и готовность резать, резать и резать, пока не оставалось лишь самое главное. Режиссёр прошёл через развод родителей в детстве и свой собственный несколько лет назад; первый в итоге всплыл в «Кальмаре и ките», одном из чистейших примеров баумбаховского стиля, фильме, который за 80 минут достигает диспропорциональной силы, неустанно чередуя нежность с резкостью. «Брачная история», основанная уже на взрослом опыте, на час длиннее, и поверхность её одновременно куда менее абразивна и более обширна: развод как путь, как процесс, практически как своё собственное учреждение.

Экранный конфликт разворачивается не только между героями Драйвера и Йоханссон, но и между деталями их жизней — чувствами, поступками — и дегуманизирующим бюрократическим механизмом, использующим эти детали как сырьё. (Сочувствующий пожилой юрист в исполнении Алана Алда облегчённо характеризуется Драйвером как «первый живой человек», которого тот встретил в ходе всего процесса, затем исчезает бесследно.) Одна из ироний здесь в том, что брак является именно историей: о нём рассказывают, к нему отсылают, его разбирают и лепят в «нарратив» с разной степенью предвзятости разные люди (от самих героев до третьих лиц), но сам по себе он существует почти целиком за кадром и в прошедшем времени, зритель же видит перед собой лишь последнюю его стадию.

Другое дело, что это именно ирония, не центральная идея, и она способствует неудобному положению фильма, чьи герои не могут жить в моменте, не таща на себе закадровый груз, и не существуют на равных: зритель неизбежно сам приглашается на роль судьи, и видит он перед собой женщину, которая за полчаса доказывает, что её претензии резонны, и мужчину, у которого затем уходит полтора часа, чтобы признать свой эгоцентризм. Итого интереснее становятся более лёгкие моменты их взаимодействия и их путь через систему, тогда как, например, кульминационная эпическая ссора, несмотря на старания актёров, предстаёт дежурной и управляемой. «Перед полуночью» может показаться нечестным сравнением, учитывая, сколько фундамента там имело под собой схожее развитие событий, но оно напрашивается само по себе, и Баумбах, в конце концов, знал, на что шёл.

Идея, задевающая его сильнее всего — столкновение живого и механического — выводит режиссёра на две блестящие сцены: мучительный медленно тикающий фарс с вручением документов о разводе и судебное слушание, в ходе которого нейтральные повседневные детали становятся оружием в руках хищных адвокатов. В остальное время множественные интересы Баумбаха приводят к столкновениям внутри самого фильма — в первую очередь, между форсированным натурализмом и освобождением пространства для актёров (длинные монологи одним кадром и т.д.) и более искусственными элементами, будь то ситкомовые второстепенные персонажи (в ранних комедиях режиссёра они были бы как дома, на фоне здешнего масштаба выглядят куце), инсайдерские шутки про индустрию, или — в то же время — откровенно голливудская сентиментальная музыка Рэнди Ньюмана.

Складывается впечатление, что Баумбах пытался охватить слишком много со слишком близкого расстояния; это бы объяснило, помимо прочего, склонность фильма увлекаться одними деталями и принимать за данность другие — к примеру, вопрос о том, как весь процесс влияет на ребёнка героев и на их творческую жизнь. Всё и везде сводится к компромиссам: персонажи отходят от края пропасти, умный режиссёр разбавляет свой самобытный стиль и завязывает символические шнурки. Нет смысла умалчивать о том, что теперь, после долгих лет работы на предельно узкую аудиторию, ему достанется билет прямиком на «Оскары» и более высокий интерес, чем когда-либо; нужно быть таким же в известной степени эгоцентриком, как иные его персонажи, чтобы видеть в этом нечто плохое, но цена есть цена.