Древо жизни

Малик, конечно, в кинематографе личность уникальная. Вундеркинд прорывных для американского кино 70-х, всплывший по рубку примерно в одно время со Скорсезе, Копполой и Спилбергом, с самого начала обладавший глазом художника и упрямой склонностью к рассказыванию истории с помощью образов и музыки, ни у кого другого не выраженной так ярко. И так бы оно продолжалось из года в год, если бы романтичный циник и циничный романтик с двумя великолепными фильмами из двух однажды просто не исчез на два десятилетия, вернувшись тем же, но другим. Визуальная поэзия была возведена в квадрат, количество отснятого материала увеличивалось до немыслимых размеров, только чтобы мучительно быть сокращённым на монтажном столе, наконец, в ход пошли пресловутые философские закадровые монологи, способные объявиться хоть во время штурма холмов во Второй мировой, хоть во время основания Джеймстауна.

В современном кино только у Малика хватило бы амбиций снять кино про самое фундаментальное, самое основное - про саму жизнь, во всей её невероятной простоте и сложности, более того, для Малика это было бы самым естественным следующим шагом. И когда эти амбиции, несмотря ни на что, воплощаются перед тобой на экране на протяжении двух с лишним часов, устоять перед ними сложно, и невозможно - подходить к ним также, как к любым другим. В конце концов, даже Золотую пальмовую фильм получил, по словам Роберта Де Ниро, "за размер, за важность, за намерение". Если бы художественная ценность и присутствовала в этой формулировке, она все равно была бы лишь четвёртой.

Да, Малик снова подошёл к делу ответственно, серьёзно и совершенно по-маликовски. У него в кадре снова не столько персонажи, сколько отдельно взятые эмоции и образы в виде людей - стальная челюсть Питта, страдающее лицо Пенна, хрупкие очертания Джессики Честейн, детская невинность, подростковая непокорность и взрослая непринадлежность. Естество, благодать и их дитя. Вечное солнце сквозь листву, переходящее в бездушную геометрию небоскрёбов. Таинственный огонь в темноте, между тенями играющих детей, закадровыми монологами, переведёнными уже вовсе в повелительное наклонение, и картинами Вселенной, то и дело превращающими фильм в нечто из серии "бибиси живая природа". А в конце концов - уже полное отделение от реальности с полётами во сне и наяву и обретением внутренней гармонии на бесконечных пляжах души главного героя под гром классической музыки.

Всё это внушает, от начала до конца, нечеловечески внушает, но шедевра снова не выходит. Не столько потому, что фильм покусился на тему настолько широкую, что ни одно произведение искусства никогда не будет способно в полной мере воплотить её потенциал. Хотя и поэтому тоже - кино ограничивается рождением, взрослением, потерей и нахождением самого себя, но одного страдающего лица Пенна, блуждающего среди небоскрёбов и скал, недостаточно, чтобы передать то, кто этот человек - а ведь именно это нужно, чтобы концовка имела силу, но при этом Малик продолжает снимать не про живых людей, и получающийся парадокс уверенно заводит фильм в тупик. Он начинается с одного катарсиса и заканчивается другим, и оба не производят нужного эффекта; в нём слишком много всего и чего-то не хватает одновременно; в какой-то момент в нём возникают какие-то диалоги про "подумать о карьере", изобретения патентов, игру на пианино и потерянную работу на заводе, но всё это неважно, балласт, шелуха; наконец, он разбит на части и собран вместе с помощью нелинейного монтажа, но для чего это было нужно, кроме как предоставления возможности иному зрителю с умным лицом сравнить отрезки действа с ветками того самого древа, растущими как им заблагорассудится - вряд ли знает и сам автор.

В конце концов, если убрать всё это, останется эссенция. А она - не в диалогах и монологах, не в монтаже, не в сюжете, не в вымученной, напыщенной драматургии. Она в тех самых образах - играющих детей, солнца сквозь листву, разбитого окна, водопада, деревьев, небоскрёбов, пригородной Америки 50-х и прочего и прочего и прочего, под непрекращающуюся музыку. Вот это - и есть жизнь. Это масштабно и камерно одновременно, это красиво, это грустно и радостно, и в этом есть приятный, сильный, совершенно уместный пафос.

Говорят, следующий фильм Малика - трагическая история любви. Тогда, может быть, в нём он сможет вернуться на уровень своего самого лучшего фильма. Говорят, фильм Малика, которым он займётся после - документальный фильм о "путешествии времени", от появления Вселенной до исчезновения. Может быть, он и будет тем, чем "Древо жизни" могло - и, наверное, должно было - быть.

голосуй